Владимир Маяковский |
|
Владимир Маяковский вошел в историю как поэт поистине блестящий. Он – обладатель несомненно огромного поэтического таланта. Ни один поэт до него не решался настолько смело реформировать природу стихосложения. У многих сложился образ вечного бунтаря и романтика, который воспел революцию 1917 года. По официальной версии, Маяковский сначала чувствовал в вихре революционных перемен объективную необходимость и самоотверженно отдал новой власти все, что имел, а именно свой талант. Однако мало-помалу поэт втянулся в поток насилия, стал шестеренкой огромного и страшного механизма власти. Наконец, он попал в тиски цензуры, он не мог уйти от обступившей его со всех сторон непобедимой бюрократии. Маяковский разочаровался в идеалах революции. Его мучили совесть и запоздалое раскаяние. Совершенно отчаявшись и сожалея обо всем, что ему пришлось сделать и чем поступиться, он кончил жизнь самоубийством. Следовательно, еще один поэтический талант стал жертвой советского тоталитаризма. Так ли это? Это было бы слишком просто, чересчур хрестоматийно, тогда как все обстоит гораздо сложнее.
Это был человек высокого роста, с крупными чертами лица, как бы созданными для ваятеля. Его нижняя челюсть сильно выдавалась вперед, что производило впечатление непреклонности и жесткости. Его глаза то становились невероятно выразительными и красивыми, то в них появлялось устрашающее выражение. Всем своим видом Маяковский напоминал переростка из часто снимающихся в последнее время фильмов ужасов. Казалось, подростку 13 лет насильно ввели экспериментальный гормон роста, в результате чего он быстро вырос, но только внешне, а не в эмоциональном и не в душевном плане. И вот он общается на равных со взрослыми, а сам невыносимо страдает от типичных комплексов, присущих подростковому возрасту. Это критики создали гипертрофированный образ поэта-великана, «горлана-главаря» с его физической и духовной мощью. Тем не менее Маяковский не был ни сильным, ни даже элементарно физически здоровым. С молодых лет он часто болел, потерял практически все зубы; его нос постоянно выглядел распухшим от преследовавшего Маяковского навязчивого гриппа. Поэт постоянно был простужен, часто болел, лечился в Евпатории и Крыму, обладал мнительностью, как и все мужчины, но, может быть, даже и более. Во всяком случае температуру он мерил без конца. Однажды разбил три градусника подряд. В стихах он был сильным: «С удовольствием справлюсь с двоими, а разозлить – и с тремя». Однако это были только слова, слова… Маяковский всегда рассчитывал исключительно на внешний, театральный эффект. Ведь даже курил он понарошку: никогда не затягивался глубоко и только пускал дым. Все его детские страхи, все ужасы подросткового возраста перешли вместе с ним в его взрослую жизнь и даже выросли, раздулись до невероятных размеров. Первый из детских комплексов – страстное желание, чтобы пожалели. Никто не жалеет, никому нет дела до его душевной муки, до его непрерывных жалоб:
Это ранние стихи Маяковского, в которых заключена обида на весь окружающий мир. Этот мир существует отдельно, ему нет дела до талантливого мальчика-переростка. Его не любят, не понимают, не ценят. Мир не стремится раскрыться ему навстречу. А если это так, то горе этому миру. Он достоин только ненависти, презрения и мести. Слово поэта, человека искусства – и есть поступок, а ранние работы Маяковского дышат неутоленной до исступления жаждой обладания. При этом объект его желания может быть и вполне конкретным («Мария – дай!»), и абстрактным, но также аналогичным женскому образу, не желающему отдаваться и оттого отвратительному:
Нет, не отдается этот мир! Он не хочет Маяковского ни в принципе, ни конкретно. Первая реакция подростка на такое отношение к нему – разрушить все, уничтожить, оплевать, втоптать в грязь:
Только у подростка жалоба так стремительно может превратиться в насилие, а обида стать ненавистью. И Маяковский ненавидел, причем все, включая знаки препинания. Он говорил: «…у меня ненависть к точкам. К запятым тоже». В автобиографии он постоянно признается, что ненавидит то одного, то другого. Эта подростковая ненависть металась в нем как слон в посудной лавке. У нее не было выхода, и она давила все вокруг. Но вот пришла революция, и дала свободу вечной ненависти Маяковского. Энергия огромной концентрации выплеснулась в одну сторону. Что касается идейной стороны вопроса, то поэт был совершенно далек от политики, марксизма и социальных проблем России. Слово «рабочий» ни разу не встречается в его ранних стихах. Однако он говорил с гордостью, что принял революцию сразу и безоговорочно. Перед ним не стояло проблемы – принимать или не принимать. «Моя революция!» Революция же была только поводом к тому, чтобы более свободно писать о насилии и крови:
Так детская обида поэта к власть имущим и не дающим делается постепенно патологией, и она с предельной силой выражается у переростка, наделенного ярчайшим талантом словесной формулировки. На дне же этой патологии таится крайняя неуверенность в себе. Именно об этом говорят строки: «Пусть земля кричит, в покое обабившись: „Ты зеленые весны идешь насиловать!“», именно об этом свидетельствует его постоянная страсть к цитированию любимого Игоря Северянина: «С тех пор, как все мужчины умерли…» Об этом хорошо писал Лившиц: «Зачем с такой настойчивостью смаковать перспективу исчезновения всех мужчин на земле?.. Нет ли тут проявления того, что Фрейд назвал… сознанием собственной малозначительности?.. Я высказал свою догадку Володе – и попал прямо в цель». В 30 лет Маяковский объясняет, почему ему не удавалось любить. Причин тут множество: не было денег, сидел в тюрьме, однако и в этих объяснениях чувствуется страх и наивность подростка:
У взрослых свой отдельный мир. Им можно завидовать: они знают то, что тебе недоступно, они могут то, чего не можешь ты, хотя и изнемогаешь от желания («Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское…»). И как при этом чувствовать себя выше всех окружающих? Только опуская их в грязь, в мерзость. Пусть взрослым людям любовь доступна, однако все это – та же пакость и грязь.
К. Зелинский вспоминает: «Маяковский обладал свойствами многих людей. Кто он? Человек с падающей челюстью, роняющий насмешливые и презрительные слова? Кто он? Самоуверенный босс, безапелляционно отвешивающий суждения, отвечающий иронически, а то и просто грубо?.. Разным бывал Маяковский… Самое сильное впечатление производило его превращение из громкоголосого битюга, оратора-демагога… в ранимейшего и утонченнейшего человека… Таким чаще всего его знали женщины, которых он пугал своим напором». А что же женщины? Главной женщиной в жизни поэта была Лиля Юрьевна Брик. Ей посвящена поэма «Про это», где в качестве иллюстраций даются изображения Лили в разных видах, в том числе и в пижаме, что по нынешним временам равноценно фотографии на обложке «Плейбоя». Казалось, Маяковский хочет закрепить свои отношения с этой женщиной чем-то более прочным, нежели бесчисленные посвященные ей стихи. Однако возлюбленная, о которой, по мнению поэта, он имеет полное право говорить во весь голос, несвободна. У нее есть муж, и отношения Маяковского с этой семьей запутанны и двусмысленны. Николай Асеев свидетельствует: «Он выбрал себе семью, в которую, как кукушка, залетел сам, однако же не вытесняя и не обездоливая ее обитателей. Наоборот, это чужое, казалось бы, гнездо он охранял и устраивал, как свое собственное устраивал бы, будь он семейственником. Гнездом этим была семья Брик, с которыми он сдружился и прожил всю свою творческую биографию». Поистине странные взаимоотношения, которые трудно понять обычному человеку. Поэт говорил, что сильно любит обоих, однако в своей предсмертной записке писал: «Моя семья – Лиля Брик» (а не Лиля и Ося Брики). Маяковский, думается, нуждался в обоих Бриках, но если Лилю он нежно и страстно любил, то Ося был его покровителем, истиной в последней инстанции. Маяковский даже знаки препинания в стихах не мог расставить без Оси. Первым читателем каждого творения поэта был Брик, которому Маяковский неизменно говорил: «Ося, расставь запятатки» (сам поэт ни одного знака препинания в своих рукописях не ставил). Можно сказать, что без Осипа Брика не существовало бы и того Маяковского, каким его многие знают. Осе принадлежали идеи и замыслы, он ставил знаки препинания, подбирал материалы для поэм, занимался редактурой, следил за сдачей произведения в печать… Может быть, Брик не умел писать, зато Маяковский не умел читать, поэтому поэт не мог существовать без мужа своей возлюбленной Лили, он вовсю пользовался эрудицией Осипа. Итак, Брики были для Маяковского семьей со всеми соответствующими характеристиками обычной семьи: с любовью, ненавистью, ревностью, ссорами, примирениями, дружбой… Вероника Полонская вспоминала: «Я никак не могла понять семейной ситуации Бриков и Маяковского. Они жили вместе такой дружной семьей, и мне было неясно, кто же из них является мужем Лили Брик. Вначале, бывая у Бриков, я из-за этого чувствовала себя очень неловко». А вот запись из дневника Лили Юрьевны: «Физически О. М. не был моим мужем с 1916 г., а В. В. – с 1925 г.». В 1923 году произошла серьезная семейная ссора в этом тройственном союзе, о которой Лиля Брик писала следующее: «Личные мотивы, без деталей, коротко, были такие: жилось хорошо, привыкли друг к другу, к тому, что обуты, одеты, живем в тепле, едим вкусно и вовремя, пьем много чая с вареньем. Установился „старенький, старенький бытик“. Вдруг мы испугались этого и решили насильственно разбить „позорное благоразумие“. Маяковский приговорил себя к 2 месяцам одиночного заключения… В эти два месяца он решил проверить себя». Володю отправили жить на Лубянку и, кажется, зажили еще веселее без его вечно угрюмого вида и надоевших всем выходок с угрозами самоубийства. Вместо чая с вареньем стали пить шампанское и активно принимать гостей. В дни своей «ссылки» Маяковский входил в подъезд Бриков, однако не заходил в квартиру, а, по свидетельству Риты Райт, стоял на лестнице и слушал, сгорая от ревности, а потом писал стихи:
Он вернулся в их семью ровно через два месяца, день в день. Не мог не вернуться. У него ничего не получалось. Он хотел всеобщей любви, а не нравился даже женщинам, хотя на этом поприще куда менее приметные его друзья явно преуспевали. Ведь любят же других миллионы, причем сразу, с первого взгляда, наповал! Так нет же. Женщины с ним скучали и отдаваться не спешили. Ни одна женщина в жизни Маяковского не принадлежала ему совершенно: ни Лиля Брик, ни Татьяна Яковлева, ни Вероника Полонская. Сознание поэта просто раскалывалось от одной мысли об этом. В 1924 году Маяковский дерзнул на попытку побега от Лили. Он объявил: «Любви пришел каюк». Для Лили это был удар. До сих пор она была первой, единственной женщиной. Ей были абсолютно безразличны Володины любовные похождения, однако, по мнению Лили, никому, кроме нее, он не имел права посвящать свои стихи. А он публично прочитал стихи, посвященные Татьяне Яковлевой, и это было воспринято как серьезная измена. Эту женщину он, несомненно, потерял… А тут еще в 30 лет Маяковского стала преследовать не‑ отвязная мысль о надвигающейся старости. Он безумно боялся старения и смерти, и это тоже походило на патологию. Он непрерывно заботился о собственном здоровье, он был брезглив до безумия – боялся заразиться. Он проповедовал в своих стихах атеизм, но это не приносило ему успокоения. Дело в том, что и верующий человек, и атеист одинаково спокойны в своем отношении к смерти. Верующий знает, что жизнь – это только миг, временное страдание, за которым последует переход в иную, лучшую жизнь. Атеист же воспринимает жизнь как высокую трагедию. Путем выстраданных заключений он пришел к выводу, что Бога не существует, и считал, что раз уж он принимает участие в этом высоком жанре – трагедии, то за эстетику придет время и расплатиться. Каждый боится смерти, но способен воспринять ее спокойно и без протеста. Другое дело – воинствующий атеист, такой, как Маяков‑ ский. Он теряет почву под ногами, в нем нет спокойствия, а потому нет и достоинства. Такому человеку остается только беспорядочно метаться, бесполезно грозить и при всем этом выглядеть суетливым и мелким. Небу нет до него никакого дела, и пусть он кричит:
Это уже звучит не как атеизм, не как отрицание Бога, а как детская обида на него:
«Пустите!» – так кричит подросток, и каждый родитель знает, что на самом деле эти слова значат: «Держите меня! Держите крепче!». Но он уже не маленький, и его никто не держит. И вот финал – самоубийство, безумное и непонятное уже потому, что на него решился человек, больше всего опасавшийся смерти. Суицид всегда является актом неожиданным, но самоубийство Маяковского буквально застигло врасплох всех, кто знал его. Причин для такого поступка было много: это разрыв с Бриками, весть о замужестве Яковлевой, ужасный провал пьесы «Баня» и сокрушительное поражение на послед‑ ней выставке. В конце концов, грипп… В результате появилась официальная версия о разочаровании поэта, который всеми силами поддерживал существующий строй и вдруг прозрел: увидел, что нет свободы слова, что не соблюдаются права человека и что он сам в какой-то мере виноват в произошедшем, хотя бы потому, что поддерживал эту власть. Оттого поэт и совершил самосуд над собой. Тем не менее вряд ли данную точку зрения можно считать истинной. Маяковский был искренен в выражении своих чувств, он являлся порождением этой власти. Ему не приходилось ломать себя. Его взгляды нисколько не изменялись под влиянием поездок на Запад. Он открыто заявлял на одном из публичных собраний 1930 года: «То, что мне велят, это правильно. Но я хочу так, чтобы мне велели». Неужели пересмотр жизненных позиций поэта мог совершиться в какие-нибудь два дня? В это поверить невозможно. Маяковский решает вопрос о поездке с писательской группой в район сплошной коллективизации и вдруг на следующий день пишет предсмертное письмо (сохранена пунктуация автора): «ВСЕМ! В том, что умираю, не вините никого и пожалуйста не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама, сестры и товарищи, простите – это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет. Лиля – люби меня. Товарищ правительство, моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.
Счастливо оставаться. Владимир Маяковский. 12. IV. 30 г. Товарищи вапповцы – не считайте меня малодушным. Сериозно – ничего не поделаешь. Привет. Ермилову скажите, что жаль – снял лозунг, надо бы доругаться. В. М. В столе у меня 2000 руб. – внесите налог. Остальные получите с ГИЗа. В. М.». Записка страшна своей незначительностью, поскольку, когда человек расстается с жизнью, он должен, он не может не проявить свою внутреннюю суть, а Маяковский продолжает говорить что-то о склоках (доругаться с Ермиловым). Но ведь он сказал: «умираю» и умер на самом деле. Лавинская пишет: «В том году великий поэт был окружен врагами, которые давили, сжимали в психологические тиски, и самоубийство 14 апреля – это убийство». Думается, что враги не могли пугать Маяковского. Он привык с кем-то ругаться всю жизнь, вражда являлась способом его существования. Конечно, весной 1930 года количество врагов у Маяковского увеличилось. Он захотел устроить свою персональную выставку, хотя друзья-рефовцы мечтали о коллективной. На открытие не явился никто, за исключением Осипа Брика и Бориса Шкловского. «От меня людей отрывают с мясом», – мрачно обронил Маяковский. Не осталось никого, а бывший друг Кирсанов опубликовал в газете статью с обращением к Маяковскому: «Пемзой грызть, бензином кисть облить, чтобы все его рукопожатия с ладони соскоблить!». Однако не это было самым страшным. Недоверие власти оказалось гораздо тяжелее. Маяковский был своим, признанным. Конечно, его ругали время от времени, но на это он внимания не обращал. Однако запрет на выезд в Париж, где он рассчитывал увидеться с Татьяной Яковлевой, стал серьезной проблемой. Раньше Маяковский выезжал свободно. Он бывал за границей девять раз и привык заранее планировать свои встречи. И вот первый отказ. Почва начала уходить из-под ног поэта пролетарских масс.
Маяковский пытался поставить в театре пьесу – и снова провал. Пьеса действительно слабая, но газетные фразы типа «Исписался!» Маяковский воспринимал крайне болезненно. Он пытался оправдываться, все больше утрачивая уверенность в себе. Последним страшным ударом по его самолюбию стало выступление в Плехановском институте. Поэт пришел на выступление усталый и больной. Он плохо понимал, что происходит в зале. А в зале собралось новое студенчество пролетарского происхождения, решившее весело провести время. Они и вправду повеселились. Маяковский считал, что он единственный из всех поэтов понятен широким массам. Оказалось – нет. А тут он читает отрывок из своих стихов, спрашивает: «Понятно?». Ему в ответ, явно издеваясь, говорят: «Не-а, не понятно!». Он снова читает под гогот аудитории. «Ну хоть кому-то из вас мои стихи понятны?» – выбиваясь из сил, выкрикивает поэт, преодолевая спазмы в горле. Из жалости к нему некоторые поднимают руки. Совсем ошалев от гвалта безумной толпы, Маяковский бежал, даже забыв свою трость. Он не нужен «товарищу правительству», он не нужен народу, он не нужен женщинам. Весной 1929 года дальновидный Ося Брик познакомил Маяковского с Вероникой Полонской. Она была молода и прелестна, да к тому же очень непосредственна и искренна. Брик знал, что Маяковский не сможет не влюбиться в нее. И он влюбился, хотя в то же самое время продолжал роман в письмах с Татьяной Яковлевой. Он бывал у Полонской, а возвращаясь домой, писал Яковлевой: «По тебе регулярно тоскую, а в последние дни даже не регулярно, а чаще». Он планировал на осень поездку в Париж к Яковлевой, а Полонскую нежно называл своей «невесточкой». До Яковлевой, естественно, доходили какие-то смутные слухи о том, что ее воздыхатель небезупречен. Когда Маяковскому запретили выезд в Париж, Яковлева восприняла это как очередное доказательство его неверности. В январе 1930 года Маяковский узнал: Яковлева вышла замуж. Он немедленно потребовал от Полонской узаконить их связь. Да вот беда: Вероника Полонская, как и все другие женщины поэта, тоже несвободна – у нее есть муж, актер Яншин. Яншина Полонская уважала и не торопилась признаваться в связи с Маяковским, что, конечно же, понятно. Поэт, снова чувствуя вечное проклятие необладания, требовал от Полонской немедленного развода с Яншиным, чтобы она оставила сцену, устраивал скандалы, клялся в любви, угрожал. Бесполезно. Полонская ни за что не соглашалась оставить театр. В начале апреля Маяковский заболел гриппом. Ему стало казаться, что мир изменился и везде он находит лишь издевательства и насмешки. Каждый взгляд и любое слово представлялись ему враждебными и унизительными. Самое страшное: он чувствовал себя просто смешным, и это конец, это катастрофа. Маяковский устраивал бесконечные сцены Полонской. Та в ужасе просила его показаться врачу, а лучше расстаться на какое-то время. Эти слова только подлили масла в огонь его безумия. Поэт дошел до своей последней черты. Лиля Брик вспоминала: «Мысль о самоубийстве была хронической болезнью Маяковского, и, как каждая хроническая болезнь, она обострялась при неблагоприятных условиях… Всегдашние разговоры о самоубийстве! Это был террор». Он любил неожиданно и весело, как бы между прочим, говорить в компаниях: «К сорока застрелюсь!». Говорят, что в молодости Маяковский пытался стреляться и тогда его револьвер дал осечку. Любопытно, что, собираясь стреляться 14 апреля 1930 года, он вложил в обойму всего один патрон. Вероятно, надеялся, что не дадут уйти, удержат, может быть, повезет и удастся выжить. Так часто рассуждают и многие подростки. Еще утром, когда к нему пришла Полонская, Маяковский вряд ли всерьез задумывался о самоубийстве, хотя прощальное письмо было уже написано. Однако поэт был серьезно болен, и требовался только небольшой толчок для последнего шага. Маяковский потребовал от Полонской не ехать на репетицию, остаться с ним, в этой комнате, навсегда. Но Полонская решительно отказалась, отложив разговор до вечера. Едва она прикрыла за собой дверь, как раздался выстрел. Полонская бросилась назад и увидела: Маяковский лежит на полу, он еще жив и даже пытается поднять голову. Через несколько минут на место происшествия приехали чекисты, комнату опечатали. На следующий день бывшего великого пролетарского поэта похоронили. Демьян Бедный в ответ на это событие написал в газете: «Чего ему не хватало?». |
Никто не может сказать точно, каким было детство поэта. Во всяком случае бесспорно одно: именно в ту пору он приобрел массу комплексов, которые составили ядро его характера. Вопреки распространенной версии о его нежных отношениях с сестрами и матерью, на самом деле Маяковский общаться с ними не стремился и старался делать это как можно реже, а по свидетельству Лили Брик, даже деньги матери он посылал после долгих и настойчивых напоминаний. Маяковский был необычен, странен, причем не только внутренне, но и внешне. Этой своей необычностью он отталкивал от себя многих. Поэт мог бы стать объектом тщательного изучения для психоаналитика.
